Сарамаго, Ж. Перебои в смерти : роман / Ж. Сарамаго ; пер. с исп. А. Богдановского. – Москва ; Санкт-Петербург : ЭКСМО : Домино, 2011. – 253 с.

Роман относят к жанру магического реализма. Идея, давшая толчок роману, фантастична и умозрительна: в некотором государстве смерть перестает действовать и люди перестают умирать. Из этого вытекает целый ряд не только философских и религиозных проблем, но и проблем чисто управленческих. И здесь сказочная оболочка романа наполняется множеством достоверных реалистических деталей, связанных с государственным управлением и устройством общества, о которых автор хорошо знает, потому что сам занимался политикой. Магическая ситуация в ее "логистическом" развитии приобретает реалистическое восприятие. Для разруливания ситуации приходится вмешаться даже "маффии". Ситуация помогает понять, что смерть - это не только зло и горе, но и благо, что это природный закон жизни, продолжение и предпосылка самой жизни.

Роман условно состоит из двух частей, двух повестей. Первая часть фокусируется на последствиях отмены и возвращения смерти в государстве, где эти магические феномены затрагивают большие массы людей и всю систему управления. Во второй части смерть "посвящена" одному человеку, виолончелисту оркестра. Смерть у Сарамаго наделяется человеческими чертами: она размышляет, работает, чувствует, раздражается, обижается и т.д. Кульминацией этого антропоморфизма становится воплощение смерти в живую красивую 36-летнюю женщину, которая в итоге влюбляется в виолончелиста, а он в нее. "На следующий день никто не умер", - заключает свой роман автор, и этот открытый финал зацикливает структуру романа: после этого его можно начинать читать сначала. Впрочем, финал можно истолковать и по-другому: например, смерть дала "возлюбленному" еще один день жизни.

Любопытно, почему смерти не удалось доставить свое предуведомление о неминуемом конце ("лиловое письмо") именно этому человеку. Возможно, что как музыкант он - через Баха и Шопена - подключен к вечности, преодолевает время. Может быть, смерть не смогла лишить хозяина его любимую собаку, ведь за животный мир отвечает "другое ведомство", другая смерть. Но, скорее всего, дело в том, что музыкант жил очень просто и размеренно, неспешно, его не волновала быстротечность жизни, он умел проживать ее в короткой (58 секунд) фортепианной пьесе Шопена. Он приручил "бабочку жизни", чем вызывал уважение и даже любовь самой смерти.

Сарамаго повезло с переводчиком: Александр Богдановский не только блестяще передает сложный синтаксис автора со множеством подчинений и обособлений, его повествовательную манеру, но и сохраняет его юмор. Книга, несмотря на, казалось бы, мрачную тему, получилась очень ироничная и веселая. В самом деле, в самой неумолимой логике жизни, частью которой является смерть, есть оптимизм (если, конечно, смерть является естественной, а не насильственной). И атеист Сарамаго нам на это указывает.

Сергей ГОГИН