Это интервью, фрагменты из которого мы предлагаем, было записа­но Людмилой Дягилевой 28 февраля 2008 года после творческой встречи в библиотеке №12 города Ульяновска.

Родился я в Сибири, в Забайкалье, на родине отца. Потом родители переехали на Украину, в город Ровно. Отец прошёл войну, работал прокурором, был убит бандитами. Мать работала в столовой, оставля­ла нас одних, порой просила соседей покормить нас. Оставляла им еду, платила за это. Трудно нам было без отца...

После школы я посту­пил в институт, стал зани­маться в театральной сту­дии, даже сыграл в каком-то спектакле роль типа "ку­шать подано". Записался в секцию по фехтованию, стал перворазрядником.

Я как бы искал себя... Писал стихи и как-то по­слал несколько штук в газе­ту "Литературная Россия". Одно напечатали.

Из Вашей повести "Угол прицела" я знаю, что Вы служили в армии...

Недолго, всего год. Это было после того, как мы с Володей Дворянсковым поработали в таджикском городе Кулябе. Да-да, в такую даль нас распределили после окончания Ульяновского пединститута. А уже оттуда призвали в ар­мию. Так мы с Володей стали лейтенантами.

Вернувшись в Ульяновск, я устроился в наш драмтеатр, заведовал литературной частью.

Начало 70-х - это расцвет Вашего творчества?

Скорее, начало серьёзной работы...

Из театра я ушел в редакцию "Ульяновского ком­сомольца". Начинал при Левине, дольше всего рабо­тал с Геннадием Дёминым. Оттуда перевёлся в При­волжское книжное издательство, где трудился стар­шим редактором. В это время начал писать повесть "Угол прицела". Успех её в том, что я писал о том, что хорошо знал, и в том, что я был искренен. Это её спас­ло. Работал над повестью, когда у нас с Людой уже был сын. Как сейчас помню, одной рукой "качалку" качаю, другой пишу.

Написал, отправил в журнал "Волга". Редактором был Николай Шундик, кото­рый повесть одобрил. А Гри­горий Иванович Коновалов сказал, что об армии книг мало, а уж об интеллигенте в армии - тем более. Мою повесть отметили на Всесо­юзном совещании молодых литераторов в Саратове. Одно время ей заинтересо­вался один сценарист, кото­рый попросил меня пере­делать время года: зиму на лето. Объяснил, что зимой фильм снимать сложнее. Я почему-то заартачился, от­казался. И фильм не получился.

Евгений Зиновьевич, а чем запомнились 80-е годы?

В 1982 году я написал повесть о замечательном человеке - заслуженном мастере спорта, заслужен­ном тренере России и СССР, основателе ульяновской школы греко-римской борьбы Анатолии Ивановиче Виннике.

Шесть лет я был секретарем Ульяновской писа­тельской организации. Потом остался без работы. В газеты не брали: там не нужны писатели. И я ушел в дворники. Работал пять лет и не жалею об этом. С тех пор я полюбил осень и начало зимы.

Вы много занимались с молодыми улья­новскими литераторами, руководили литобъединением "Парус" при "Ульяновском комсо­мольце"... А что же вам удалось издать?

"Тень аиста" опубликовали в Саратове. "Шаро­вую молнию" – это повесть о человеке трагической судьбы. Я его хорошо знал, это был мой свёкор-фрон­товик. В 93-м – поэтический сборник "Я Вас любил", а затем в Ульяновске – роман "Призраки Николиной горы".

А остальное? Я знаю, что в Вашем столе лежат написанные и подготовленные к печати романы. Давайте хотя бы назовём их.

Первый – "Мамочка, роди меня обратно". Это роман о нашей писательской организации. Умирает писа­тель, смерть которого кажет­ся всем странной. Главный герой начинает разбираться. Кстати, этот образ списан с Благова. Роман этот объёмом в 400 страниц, так и не привлек издателей, не был опублико­ван.

Второй роман "Любов­ница Иуды" – философский. Не скрою, есть в нём многое от Булгакова. Предложил из­дательству "Дрофа" в Москве. Приняли, пообещали напе­чатать, но что-то там у них разладилось –опять не полу­чилось.

Третий роман – "Домовой". Мистический. Самый дорогой для меня роман. Год работы, объём 500 стра­ниц. Это сплав фэнтэзи, детектива и современности. Действие происходит в дворянской усадьбе, бывшем имении потомков Бейсовых. Ввёл в действие икону, которая стоила огромных денег, поэтому сюжет вер­тится вокруг её поисков. Главный герой после пере­стройки работал в мэрии, сделал бывшую дворян­скую усадьбу своим имением, где хотел продолжить свой род.

Есть ещё роман "Грим на любви". Здесь я исполь­зовал образ бывшего режиссёра нашего драмтеатра Веры Андреевны Ефремовой.

Болезненный вопрос: как издать то, что написано?

Время сейчас такое. Вся литература сконцен­трирована в Москве и в Санкт-Петербурге. Можно пе­чататься и в провинции, но здесь уже всё зависит от губернатора.

В Москву высылаю рукописи – ни ответа, ни при­вета. Самый достойный выход – печататься за свои деньги. Меньше дураков будут его править. Твой текст, как ты его написал, так он должен быть и напечатан. Но денег у меня нет. Многим помогают спонсоры. Опять же надо просить, а я этого делать не умею. Толь­ко договорюсь, срывается. Живу надеждой пробить хотя бы один роман.

Казалось бы, что теперь - искать другую профес­сию? Ведь жить-то как-то надо. Об этом же написал Ярослав Смеляков: "И вроде стыдно жить стихами, а жить уже нельзя без них".

"Жил с запасом великодушия", – говорит о Евгении Мельникове ульяновский философ и литератор, кандидат биологических наук Ана­толий Марасов: "...это Мельников рекомендовал меня, ещё работающего в школе, на семинар моло­дых писателей в Пензу в 1978 году вместе с В. Дворянсковым, Ю. Соколовым и В. Сергеевым. Ульяновский Союз писателей тогда размещался в высотном здании на углу улиц Матросова и К. Либкнехта; Е. Мельников возглавлял Союз.

И уже совсем в другое время Евгений Мельников опубликовал неожиданно для меня в газете "73-й ре­гион" в 2004 году тёплую статью о моих литератур­ных работах...

Были и другие встречи, в том числе и застольные, но из всех я вынес твёрдое убеждение, что Женя, ви­димо, воспринимал жизнь с запасом великодушия;

персонифицированные факты для него легко укладывались в изначаль­но открытую и добрую позицию. Это был бы иде­альный руководитель: он видел многообразие, в том числе литературное, и не приглаживал его, но и не "гонялся с полицей­ской дубиной за заблуждениями", а старался понять их... Последнее особенно проявилось при голосова­нии приёма меня в Союз писателей в 1998 году. Он отстаивал мою кандидату­ру, хотя у некоторых писа­телей было мнение, что "Марасову незачем вступать в Союз, он и так интеллигент". Думаю, Евгению Мель­никову не раз приходилось преодолевать подобные абсурдные препятствия.

Он был всегда старше меня, хотя разница в возрас­те – несколько месяцев, старше потому, что быстрее, адекватнее откликался, как оказалось, на умирающее советское время и вовремя замечал его язвы, но...

В августе 2004 года он подарил мне подписан­ный экземпляр (а тираж всего 40 экз.!) своего послед­него романа "Любовница Иуды", посвященный своей матери, – хлёсткий осовремененный роман на еван­гельский сюжет. Не случайно его анонсировал из­вестный кинодраматург и телеведущий В. Мережко: роман вполне "ложится" на сценарий фильма, хотя я не считаю фактуру и стиль его безупречными.

Евгений Мельников работал всю свою, в общем-то недолгую жизнь, а тот, кто работает по-настоящему, тот вызывает симпатию.

Я не знаю сущность человека, но если она не вме­щается в отведённый земной путь, а продолжается, то я с удовольствием встречусь с Евгением Зиновье­вичем (если мне позволят), чтобы обсудить именно литературные дела...

А вот что сказал в интервью известной улья­новской журналистке и своему другу Людмиле Дувановой сам Евгений Зиновьевич Мельников:

– Я, в общем-то, воспитывался полностью на тра­дициях классической русской литературы, особенно Достоевского. Меня всегда тянуло к этому углублен­ному, душевному, несколько мистическому реализму. Я искал во всех своих вещах - правильно ты гово­ришь - нравственную, философскую подоплеку. Ли­тература - это, конечно, судьба: она рано или поздно скажется. Это вначале - божья искра, призвание, но все дальнейшее - дело труда, техники, философской культуры, познания.

...Месяц не пишешь, два, три – ужасное состояние. Это конфликты и в семье, и с друзьями, и на работе -неудовлетворенность, недовоплощённость. Ведь ли­тература - это когда сам себя находишь. В каждом ге­рое ты воплощаешь ту сторону, которой тебе не дано, но которую ты хотел бы иметь. Через слово познаешь самого себя, а это как путь куда-то в девять кругов ада. Каждая книга — круг, с каждым ты углубляешься и в конце концов доходишь до страшных вещей. Но, по­знавши до конца, познаешь Бога, и здесь приходит примирение. Мне кажется, за эти годы я пришел к Богу. Безбожников-писателей почти не бывает.